12 километр
За что репрессировали моего прадеда в Верхотурье
Эта старая потёртая фотография – единственное изображение моего прадедушки Николая Петровича Голубева, которое сохранилось в нашей семье. Снимок сделан в 1920-ые годы, на нём прадедушка и прабабушка держат на руках двоих своих старших детей. Cовсем скоро у них появится третий сын – мой дедушка Владимир Голубев, а еще через несколько лет родится четвертый ребенок - дочка Клавдия. Когда Клаве было всего три года – за Николаем Петровичем пришли из НКВД.
Тогда, 1 ноября 1937 года, семья видела его в последний раз. Прабабушка в 43 года осталась одна с четырьмя детьми на руках. В один момент для всех вокруг Голубевы стали семьей «врага народа», а впереди их ждала неизвестность и война.
О том, что случилось тогда, в 1937, в семье говорили немного: отчасти из-за страха, но ещё и потому, что узнать обстоятельства дела было невозможно вплоть до 1990-х годов, когда из свидетелей ареста Николая Петровича, в живых осталась только дочь Клавдия. В семье была версия, которая объясняла арест прадеда, и долгое время мы думали, что так всё и было. Но в 2022 году получили копию его дела из архива и выяснили, что всё было не так, как нам рассказывали.
Рассказываю правдивую историю об аресте моего прадеда и о том, как Большой террор изменил жизнь и судьбу семьи Голубевых.
Духовный центр Урала
Голубевы жили в Верхотурье Уральской области (сейчас Свердловская область). Это место считается главным духовным центром Урала. Именно тут, в Свято-Николаевском мужском монастыре, хранятся мощи Святого Симеона. Монастырь известен и тем, что имел особые отношения с царской семьей: к 300-летию дома Романовых тут построили один из крупнейших соборов в России, а также дом для приема почётных гостей, где собирались разместить царскую семью, обещавшую прибыть с визитом. Правда, высоких гостей монахи так и не дождались по всем известным причинам.
C религией была связана и жизнь Голубевых в Верхотурье: моя прабабушка (жена Николая Петровича) Ольга Симоновна была дочерью священника. В семье рассказывали, что до революции её отец Симон Рыков был заместителем настоятеля одной из крупных церквей в Верхотурье (какой именно мы не знаем). Но, как рассказывал мне папа, после прихода к власти большевиков священника Рыкова убили, а его большую семью выселили из фамильного дома.
Шли годы, позади остались революция и гражданская война, а духовный центр Урала превратился из места массового паломничества верующих в край тюрем и «исправительных» учреждений. В 1924 году советская власть закрыла Свято-Николаевский мужской монастырь, а в его помещениях (к тому моменту частично разрушенных) разместилась колония для несовершеннолетних, которая сыграла роковую роль в истории семьи Голубевых.
Колония для детей в бывшем монастыре
Именно тут, в колонии для несовершеннолетних, работал бухгалтером мой прадед Николай Петрович Голубев.
По своему типу это учреждение считалось воспитательно-трудовым, предполагалось, что малолетних беспризорников и правонарушителей тут будут превращать в «строителей социализма». Но в реальности жизнь детей в бывшем монастыре больше напоминала выживание и в таких условиях вряд ли кто-то мог проникнуться любовью к режиму. Вот что пишет о быте воспитанников колонии историк Н. Н. Новиченков:
« …в докладной записке УНКВД СССР по Свердловской области сообщалось, что «из-за отсутствия постельных принадлежностей, часть заключенных спали по 3 человека на 2-х койках... из-за недостаточного количества ложек несовершеннолетние заключенные пищу принимают через край миски или железной самодельной ложкой». Аналогичная ситуация наблюдалась и в обеспечении вещевым довольствием – одеждой и обувью… Острой оставалась проблема отсутствия необходимого питания. Жиров, овощей, рыбы и мяса не имелось совсем, вследствие чего пища готовилась однообразной: «на завтраки чай, на обед и ужин – суп из ржаной муки и на второе блюдо – каша из ячневой крупы или горошница». Как следствие отсутствия жиров и овощей, в колонии наблюдались заболевания куриной слепотой и пеллагрой.»
Советский историк и правозащитник Пётр Якир посвятил одну из глав своей книги «Детство в тюрьме» Верхотурской колонии для несовершеннолетних, где он отбывал срок после того, как в 1937 году его отца, как и моего прадеда, арестовали и признали «врагом народа».
Среди сотрудников колонии многие есть в списках жертв сталинского террора. Репрессиями подверглись плотники, трактористы, лесорубы, разнорабочие, счетоводы, мастера, коновозчики, маляры, бухгалтеры – система не щадила никого. Правда, в официальном списке нет имени моего прадеда, ведь за несколько месяцев до ареста он уволился из колонии и устроился в Райпотребсоюз. Но, к сожалению, от ареста это его не спасло.
«Cломали руку и порвали все дипломы»
Ещё до знакомства с документами по делу прадеда я слышала рассказы об его аресте от папы, который пересказывал то немногое, что помнил из рассказов своего рано умершего отца.
Папа говорил, что при обыске НКВД-шники перевернули весь дом вверх дном и не постеснялись вытряхнуть на пол содержимое школьного рюкзака 8-летнего Володи (моего дедушки) и внимательно его изучить. Моя прабабушка Ольга Симоновна была очень образованной женщиной и дорожила своими дипломами, но при обыске НКВД-шники специально порвали их в клочья, а саму женщину увезли на допрос, с которого она вернулась со сломанной рукой.
После ареста Николая Петровича в школе моего дедушку начали дразнить, унижать и обзывать сыном «врага народа». На линейке с него сорвали пионерский галстук и требовали отказаться от отца, но дедушка этого не сделал. Всю оставшуюся жизнь он был беспартийным, что в советское время мешало получить образование и сделать успешную карьеру.
Семья знала, что Николаю Петровичу дали 10 лет лагерей, но никто так и не понял, что стало с ним после приговора. Писем от него не приходило, никакой информации найти было невозможно. Жена и дети даже не знали, за что именно его арестовали. Так и появилась семейная легенда о том, что на работе выявили какую-то недостачу и прадед взял вину за это на себя, пытаясь прикрыть какую-то женщину.
В 1960 году Николая Петровича реабилитировали, но семья узнала об этом только через многие годы.
Когда мой дедушка стал взрослым, он пошёл работать электриком в ту же колонию в бывшем монастыре, где когда-то работал его отец. Там познакомился со своей будущей женой Люсей, которая попала в колонию по распределению после института - она преподавала воспитанникам английский язык.
Дело о контрреволюционной организации
Когда мы получили доступ к делу прадеда, стало понятно, что никакой недостачи не было и никакую женщину он не прикрывал. Скорее всего – эта версия родилась в семье из-за отсутствия какой-либо информации об аресте, так семья попыталась объяснить произошедшее. От дедушки легенда перешла к моему отцу, а от него к нам с сестрой. Но как же всё было на самом деле?
В анкете арестованного от 2 ноября 1937 года сотрудником НКВД записано рассказанное моим прадедом: он родился 2 мая 1879 года в Кировском крае, окончил церковно-приходскую школу, до революции, как и после неё, был обыкновенным служащим и беспартийным, не был судим и никогда не служил в армии.
В характеристике из колонии написано, что к работе прадедушка якобы относился скверно и «всю порученную ему работу обязательно запутывал», но главное, что в анкете выделено красным карандашом: «Против советской власти был озлоблен и во время затруднений с хлебом особенно резко критиковал порядки при советской власти».
Протокол допроса заполнен той же рукой, что и анкета арестованного. Сначала записаны ответы на общие вопросы, но довольно скоро допрашивающий переходит к делу и просит прадедушку рассказать о том, с кем он общался на работе в колонии.
На этот вопрос Николай Петрович называет несколько фамилий: Портман, у которого бывал в гостях и Скрыпник, с которым общался на службе.
На это сотрудник НКВД отвечает другим вопросом: «Почему в своих связях не упоминаете Гессе Ивана Эмильевича?» (Гессе был капитаном в царской армии – то есть относился к «неблагонадежным»).Тогда прадедушка отвечает, что общался с Гессе на службе и между ними бывали разговоры на политические темы.
Допрашивающий тут же поворачивает разговор в интересующее его русло: «Велась ли во время этих разговоров контрреволюционная пропаганда?»
Николай Петрович даёт отрицательный ответ, но сотрудник НКВД обвиняет его во лжи. Николай Петрович продолжает отрицать вину – его снова обвиняют во лжи.
А дальше прадедушка резко прекращает отстаивать свою невиновность и признается «Я высказывал враждебные взгляды, будучи недовольным советской властью» и говорил во время голода «Мне, старому каторжнику, у советской власти приходится стоять за куском хлеба в очереди». Остаётся только догадываться, каким способом сотрудник НКВД выбил из него это признание.
По этому делу было арестовано 8 человек: троих (Гессе, Портмана и Шишкина) приговорили к расстрелу, а остальные пятеро, включая моего прадеда, получили «10 лет ИТЛ».
В обвинительном заключении написано, что участники контрреволюционной группировки собирались в квартирах и высказывали пораженческие настроения о скорой гибели Советского Союза, вели систематическую контрреволюционную пропаганду и высказывали враждебные взгляды на существующий строй, чем разлагали аппарат бухгалтерии, а еще распространяли слухи о голоде в СССР.
Тема голода 30-х годов красной нитью проходит через всё дело: о нем говорит в показаниях мой прадед и другие участники «контрреволюционной группировки».
Так, например, в обвинительном заключении приводят слова Портмана:
«Терпели голод. Была масса случаев жертв в очередях, и никто не пытался опровергнуть этот строй жизни»
Помимо этого восьмерым обвиняемым приписывали высмеивание нации евреев, дискредитацию cталинской конституции и даже издевательства над портретами вождей партии.
В 1960 году все, кто проходил по этому делу, были реабилитированы и признаны невиновными. Оказалось, что показания свидетелей, на которых строилось дело, были недостаточными для предъявления обвинения, а от каких-то из них и вовсе свидетели в последствии отказались. К этому моменту срок заключения Николая Петровича уже 13 лет как истек, но домой он так и не вернулся.
10 лет без права переписки
Читая дело своего прадеда, я надеялась выяснить, в какой лагерь его отправили отбывать наказание, как он умер и где, хотя бы предположительно, могут быть его останки. Но ответа на эти вопросы я так и не нашла. В анкете репрессированного указано, что его и остальных арестованных по этому делу держали во «временной тюрьме». А под этим названием, как выяснилось, мог скрываться любой обычный дом, куда сотрудники НКВД решили поместить арестованных.
«10 лет ИТЛ» - приговор, который, кроме моего прадеда, получили ещё четыре человека, репрессированных по этому делу.
В открытых списках я нашла имена всех этих людей, как и в случае с моим прадедом, единственное, что известно об их судьбе – приговор. Не понятно, когда и куда их отправили отбывать наказание, и отправили ли вообще.
Наверное, каждый слышал выражение «10 лет без права переписки». Эту формулировку использовали, чтобы скрыть реальное количество расстрелов в годы Большого террора. На самом деле, многие из приговоренных к лагерному сроку были расстреляны и никакие сроки нигде не отбывали. Возможно, та же судьба постигла моего прадеда.
В любом случае, я продолжу искать правду и, возможно, когда-нибудь смогу выяснить, что же произошло с моим прадедушкой Николаем Петровичем Голубевым.
Автор публикации — Людмила Сагайдачная (Голубева)