12 километрВоспоминания Вадима Дмитриевича Панкова о репрессиях и своём отце, Дмитрии Петровиче Панкове
Ремесленники кожевенных дел
Вадиму Дмитриевичу Панкову 80 лет, а он бодр и полон энергии. Словно и не пережил он сталинский террор, годы Великой Отечественной войны, сложное время перестройки и распада СССР. На стенах его квартиры вижу картины и панно, сделанные собственными руками. Занимается Вадим Дмитриевич прикладным искусством, чтобы жить было интереснее, и небольшой прибавок заработать к маленькой пенсии. Трудиться он никогда не считал зазорным.
Крестьянский род Панковых берет своё начало с XIX века, из Владимирской губернии. Прадеды Вадима Дмитриевича из поколения в поколение занимались кожевенным делом, всё делали сами, рабочих не нанимали. Панковы — сторонники царского строя. Резонно было бы предположить, как сложится их судьба в гражданскую войну, когда в стране существовало два главных цвета — красный и белый, и приверженность к последнему ничего хорошего не обещала.
Однако в Гражданскую войну беда их миновала, а сидеть без дела Панковы никогда не могли, и любовь к труду передалась их будущим поколениям, не привыкшим жить в нищете. Это в свою очередь послужило в 1929 году причиной раскулачивания семьи и ссылки из родной станицы Кособродской в посёлок Советский Тобольской области, при этом конфисковано было все имущество, и в Советском пришлось жизнь заново начинать. И чтобы хоть отчасти понять сущность людей этого класса, интересно познакомиться с автобиографией, написанной некогда отцом Вадима Дмитриевича — Дмитрием Петровичем, в свою очередь красноречиво рассказывающем о своих родителях.
Из Автобиографии Панкова Дмитрия Петровича:
«Родился в 1896 году в деревне Кособродка, Троицкого района. Отец происходил из крестьян Владимирской губернии, ремесленник, овчинник. Ежегодно зимой бывал на приработках в Сибири, впоследствии окончательно переселился на Урал, вначале не бросал своего ремесла. Потом, нажив средства, занимался в деревне торговлей до 1916 года, в 1916 −29 годах перешёл на сельское хозяйство, в 1929 году раскулачен и выслан за пределы области. В настоящее время отцу около 76 лет, малограмотный самоучка, мать младше на три года, дочь ремесленника, неграмотная. С отцом не живу с 15 лет, и сейчас не имею о нём никак сведений. Семейной распрей послужило упрямое нежелание отца дать мне учиться. По чисто религиозным соображениям он считал науку большим злом. Видел будущее своих детей, только в продолжении ремесла. С помощью сестры, выданной замуж в город, мне из семьи первому посчастливилось попасть в городские училища. По окончании трёх классов, за год до окончания полного курса, я был исключён из училища за дерзость с учителем. Исключение сыграло на руку отцу, и на этом моё образование закончилось. Помогая отцу в его деле, я тайно занялся изучением автомобильного дела. В 1915 с большой охотой ушёл в армию, благодаря подвернувшемуся призыву, против которого воля отца была бессильна.
В царской армии я прослужил с 1915 по 1917 год. Служил в авточастях, принимал участие в империалистической войне, был шофёром броневой машины. В чине подпоручика отправлен на фронт. Был ранен в первом же бою. На лечение был отправлен в Томск, Санитарный поезд был захвачен красными, так я оказался в плену. По выздоровлении служил у красных в Семипалатинском военкомате до 1921 года».
Без отца
— В Свердловске наша семья жила на Эльмаше, — рассказывает Вадим Дмитриевич, — в то время в этом районе рядом с домами жителей города, располагались дома спецпереселенцев, которые находились под постоянной охраной. Мы принадлежали к простым жителям. Отец был очень хозяйственным, мы держали кур и корову. Он работал старшим бухгалтером на заводе, несмотря на строптивость деда в отношении наук, вырвавшись из под его гнета, постоянно занимался самообразованием и был по тем временам развитым и деловым человеком. Отец много внимания уделял нашему с братом обучению, много читал, выписывал книги и журналы, любил «Вокруг Света». По воскресеньям всей семьёй мы ездили отдыхать на Зелёный остров Верх-Исетского пруда... После ареста отца наша жизнь круто изменилась.
Когда отца забрали, мне было девять лет. У мамы был день рождения. Помню празднично накрытые столы. А ночью 16 февраля 1938 года подъехала чёрная машина, зашли люди в форме, всё обыскали: сундуки, шкафы, даже в печь заглянули и увели отца. Он попрощался с матерью, сказал: «Скоро приду». Вот до сих пор идёт, ему было всего сорок два года.
После того, как отца забрали, мы продолжали жить на Эльмаше. Почему нас не выслали? Не знаю. Тогда всех членов семей «врагов народа» высылали. С нами этого не случилось. Для меня это до сих пор загадка. Мама осталась одна с тремя детьми на руках, сестре был всего год, всех кормить, одевать надо. А хозяйство без мужчины держать стало невозможно, всё распродали. Мама работала старшей машинисткой в машинописном бюро. Зарабатывала мало, а в то время на один хлеб требовалось около ста рублей в месяц. Булка чёрного стоила 1 руб. 10 коп, а белого 1 руб. 90 коп. Жизнь наша становилась всё хуже и хуже, мама нам сама сшила штаны из ситца, самого дешёвого.
В 1941 году началась война, к тому времени я окончил пять классов, мне было двенадцать лет, мама устроила меня работать на подсобное хозяйство. В 1942-м дошло до того, что одеть было нечего: ни штанов, ни ботинок. Работали много, а зарабатывали копейки. Помню, как зимой с братом пилили сосны, сами корчевали и вывозили брёвна, пацаны совсем были, а уже такое нелёгкое дело нам досталось.
До войны в трехкомнатной квартире мы занимали две, а потом к нам вселили беженцев. Дальнюю комнату мама им отдала, наша комната была больше, но проходная, двери никогда не закрывались. Соседи иногда матери очистки от картошки отдавали, мы их на буржуйке варили. Оскомина у меня от этих очисток до сих пор. Холодина в комнате страшная стояла, стёкол ото льда совсем не видно было, у нас имелись химические грелки, мы их сначала под одеяло клали, а потом сами спать укладывались.
В 1942 году друг позвал меня поступать в ремесленное училище, годом ранее туда поступил мой брат Юра. Мама не возражала, хотя я бы понял ее, если бы она была против поступления. В войну на подсобном хозяйстве, где я работал, картошку давали и немного мяса, можно было продержаться. Но я выбрал учёбу. В училище выдавалось обмундирование, да и питание было. С этого момента у меня началась новая взрослая жизнь. После того, как мы немного проучились, нас распределили работать на завод, в девятый военный корпус, где делали орудия для танков. Для того, чтобы мы себе обмундирование смастерили, нам выдавали дягиль, материал похожий на тот, из чего шьют форму пожарникам, шел он и изготовление ботинок на деревянной подошве. Кормили плохо, да в то время сколь не съешь, глаза всё равно голодные. На заводе я проработал до 1945 года. В 1944 брата призвали в армию, а меня не брали, по состоянию здоровья был не годен к строевой службе. К тому времени сестрёнка начала подрастать, определили её в детский сад, стало немного легче жить. Меня взяли в армию только в двадцать один год. К тому времени я женился, как говорят сегодня, жили гражданским браком, ведь денег не было даже на марку для регистрации, о свадьбе и речи не было. Оформили отношения мы с женой гораздо позже.
Всё это время об отце мы ничего не знали. Единственное о чем сказали маме, что его осудили по 58 статье на десять лет без права переписки, а срок наказания он отбывает в Печёрских лагерях. Только спустя много лет я узнал, что десять лет без права переписки — это расстрел.
Чужой среди своих
Я, сын «врага народа», по иронии судьбы был отправлен служить в армию на север в район Салехарда, где «комсомольцы», а на самом деле заключенные, строили «мёртвую» сталинскую дорогу от Салехарда, через Надым к Игарке. Хотели северный путь сделать не морским путём, а сухопутным. Три года я охранял заключённых, в том числе и осужденных по 58 статье. Я охранял и всё время помнил о том, что где-то сидит и мой отец, и его точно так же охраняют. Позже я прочитал все книги Солженицына, но не могу сказать, что в нашем лагере была такая жестокость со стороны охраны, какую описывает Александр Исаевич. Во всяком случае, я подобных случаев не припомню. Но если заключённый делал шаг влево, шаг вправо нужно было дать предупредительный выстрел, и попробуй не сделай этого, сами заключённые на тебя донесут.
Несмотря на службу во внутренних войсках, клеймо сына «врага народа» сыграло свою роль и в моей жизни. Вот как это было.
В 1946 году в армии после окончания войны нас как-то собрали всех в красном уголке для награждения медалями за победу над Германией. Медали выдали всем, кроме меня. Рядом сидел друг Славка, он поднял руку и спросил, почему меня не наградили? Помню, как парторг смутился, и сказал, что забыли включить меня в списки, позже, значит, медаль дадут. Позже протянулось до 1991 года. Конечно, я тогда сразу понял, в чём дело, причина крылась именно в том, что я сын «врага».
Реабилитирован посмертно
В 1992 году мы узнали первые сведения об отце: что его реабилитировали ещё в 1956 году, что умер он в Печёрских лагерях, там и похоронен, но это была неправда. Правда заключалась в том, что отец был расстрелян 7 марта 1938 года, спустя всего несколько недель после заключения под стражу. Об этом свидетельствуют документы, в том числе выданная нам справка.
«Справка от 22.10.2002 год. Дело по обвинению Панкова Дмитрия Петровича, 1896 года рождения, осужденного 26 февраля 1938 года на основании постановления тройки УНКВД Свердловской области по ст. 58-7, 58-8, 58-9, 58-10 УК РСФСР и расстрелянного с конфискацией лично принадлежащего ему имущества за участие в контрреволюционной белогвардейской террористической организации, существовавшей в городе Свердловске и проведение на протяжении ряда лет подрывной вредительской работы, подготовку террористических актов над руководителями партии и правительства, — пересмотрено военным трибуналом Уральского военного округа 6 апреля 1956 года.
Постановление тройки УНКВД Свердловской области от 26 февраля 1938 года в отношении Панкова Дмитрия Петровича отменено и дело прекращено.
Панков Д.П. по данному делу реабилитирован посмертно».
Мы смотрели дело отца, прочитали постановление об его аресте, а также подшитые к делу признания отца, в том, что он участвовал в антиправительственном заговоре против Советской власти. Сегодня мы уже знаем, как выбивались подобные показания, например вот, что ответили нам в 1993 году в официальном письме на наш запрос об отце:
«В результате пересмотра дела в 1956 году установлено, что материалы следствия были сфальсифицированы бывшими сотрудниками УНКВД, привлечёнными в дальнейшем к уголовной ответственности».
Я читал и другие дела, искал знакомых и наткнулся на стопку из восьмидесяти восьми небольших листов, на каждой страничке стояла фамилия того, кто приговорён к высшей мере наказания — расстрелу 7 марта 1938 года. Вы представьте, что только в одну ночь было расстреляно восемьдесят восемь человек. Есть предположения, что происходило это все непосредственно на 12 километре, что осужденные сами копали себе братскую могилу. После прочтения дел в архиве, я попросил сына выжечь доску с именами всех, кто был расстрелян в ночь 7 марта. Мы поехали на 12 километр и прибили эту доску к дереву, тогда там не было еще Мемориального комплекса. Теперь два раза в год обязательно езжу к Мемориалу жертв политических репрессий, чтобы отдать дань памяти. Жаль, что до сих пор среди нас есть люди, которые не верят, что такое было в нашей стране.
...Вадим Дмитриевич закончил рассказ о своей жизни, вышел на балкон перекурить, сигаретный дым медленно пополз вверх, незаметно улетучиваясь, исчезая в солнечном свете. Сегодня точно также растворяются воспоминания о кровавом ХХ веке, но пока живы свидетели, они не исчезнут совсем.
Наверное, только в нашей стране могло случиться так, что отца расстреляли по политическим мотивам, а сына отправили охранять заключённых, подобных отцу. Наверное, мне никогда не понять, что должен был переживать в то время молодой Вадим, когда стоял на своём посту, охраняя политических, веря в то, что где-то жив и его отец, что кто-то охраняет и его. Кажется нонсенсом и то, что сыну «врага народа» доверили охранять этих самых «врагов», это настолько неестественно, что можно было бы усомниться в услышанном, если бы сказанное не звучало из уст самого очевидца. Как и почему отец и сын оказались по разные стороны решётки, вряд ли это кто объяснит? В стране, где выполнялся годовой план по расстрелу и заключению в лагеря невинного населения, логики и здравого смысла не существовало.
Гораздо сложнее ответить на другой вопрос. Почему случилась в СССР национальная трагедия такого масштаба? На ком лежит ответственность за миллионы безвинно уничтоженных людей: правительстве, государстве, каждом живущем?..
В 1956 году, спустя три года после смерти И.В. Сталина, прошла первая волна массовой реабилитации осужденных по 58 статье и расстрелянных. Именно тогда многие граждане впервые начали получать сведения о своих родных и близких, справки, в которых сообщалось: «Умер в Печёрских лагерях от сердечного приступа», «Умер от эмболии лёгкого», «Умер от брюшного тифа», «Умер.....». По-прежнему еще был силён авторитет партии, и слишком слаба была партия, чтобы признать ошибки своего вождя, свои собственные ошибки.
Поэтому только спустя более полувека после массовой трагедии люди узнали правду, и потекли рекой на братскую могилу на 12 километре, чтобы почтить память безвинно пострадавших в век страшного террора.