Вспоминая сегодня Булата Окуджаву, ушедшего от нас 12 июня 1997 года, хочется процитировать его слова:
Пока от вранья не отвыкнем
традиции древней назло,
покуда не всхлипнем, не вскрикнем:
куда это нас занесло?!
Пока покаянного слова
не выдохнет впалая грудь,
придётся нам снова и снова
холопскую лямку тянуть.
Булат Шалвович навсегда породнился с Уралом, правда, это родство состоялось «на крови»: его отец, партийный функционер в Грузии из-за конфликта с Берией при содействии Орджоникидзе был переведён на партийную работу в Россию сначала парт оргом на строительство Уралвагонгзавода и вскоре стал 1-м секретарём Нижнетагильского горкома партии, выписал семью к себе в Нижний Тагил, где Булат начал учиться в школе № 32. В 1937 году отец Окуджавы был арестован в связи с «троцкистским» делом на Уралвагонстрое с абсурдным обвинением, что в августе 1934 года Окуджава во время приезда наркома тяжёлой промышленности Орджоникидзе на Уралвагонстрой пытался в составе преступной группы организовать на него покушение.
4 августа 1937 года Ш. С. Окуджава был расстрелян, став одной из самых первых жертв Большого Террора на Урале… Два брата отца также были расстреляны как сторонники Троцкого. Была арестована и почти 10 лет провела в Карлаге (Казахстан) мать поэта Ашхен Степановна…
Прах расстрелянного отца лежит в расстрельных ямах так и неисследованного вопреки закону и местах захоронений жертв государственных репрессий 12-го километра Московского тракта…
⚫ Мой отец
Он был худощав и насвистывал старый, давно позабытый мотив,
и к жесткому чубчику ежеминутно его пятерня прикасалась.
Он так и запомнился мне на прощанье, к порогу лицо обратив,
а жизнь быстротечна, да вот бесконечной ему почему-то казалась.
Его расстреляли на майском рассвете, и вот он уже далеко.
Все те же леса, водопады, дороги и запах акации острый.
А кто-то ж кричал: "Не убий!" одинокий... И в это поверить легко,
но бредили кровью и местью святою все прочие братья и сестры.
И время отца моего молодого печальный развеяло прах,
и нету надгробья, и памяти негде над прахом склониться, рыдая.
А те, что виновны в убийстве, и сами давно уже все в небесах.
И там, в вышине, их безвестная стая кружится, редея и тая.
В учебниках школьных покуда безмолвны и пуля, и пламя, и плеть,
но чье-то перо уже пишет и пишет о том, что пока безымянно.
И нам остается, пока суд да дело, не грезить, а плакать и петь.
И слезы мои солоны и горючи. И голос прекрасен... Как странно!